Мнимый январь (3лвл, внеконкурс, по "Инспектор Джордж Джентли")
Мнимый январь
Всё, что вихрем безумным вертелось
В голове, не давая уснуть,
Доводя до озноба по телу,
Что само не пройдёт как-нибудь,
Всё слилось в языках жёлто-алых,
Тех, что ровно, беззвучно горят,
Как билет весь помято-усталый
В полыхающий огненный ад.
Цепи прочно поймали за руки,
Не собрался шутить сукин сын
Для которого страшные муки:
Билли Листер бывал… не один.
Он несёт полный бред про насилье,
Сам бледнея от гнева, как мел,
Стоит многих, наверно, усилий,
Осознать: Билли сам так хотел.
Не важны ни ответ, ни решенья,
В торс врезается болью глухой
Соучастия обозначенье,
Разбивая последний покой.
Вебстер бесится, машет горелкой,
Прав был полностью Джентли-старик:
Не играет урод этот мелко,
Не умел, не хотел, не привык.
Пеленой заволочет сознанье,
И в борьбе смысла, кажется, нет.
Что он хочет? Лжи? Слов покаянья?
Вебстер сам вряд ли знает ответ.
Стоит веки сомкнуть на мгновенье —
Мысли тут же проносятся вспять,
В мир, где дарит проблемам решенья
Лишь дорога: сестра, шлюха, мать.
Где Богиня во всём милосердна
К тем, кто в водах крещенье принял,
Кто старается яро, усердно
Будто ветер летать среди скал.
Где как музыка рокот мотора,
В том же ритме, что сердце в груди,
Словно крылья раскроются скоро,
Только действуй, не спи и не жди!
Где Защитники Дарема — стая,
Это даже прочнее семьи,
И не страшно носиться по краю,
Если рядом страхуют свои.
Где бедою казался тот случай
С поцелуем нелепым при всех,
И хотелось шепнуть: «Ну, не мучай,
Не заставь поднимать всё на смех».
Да, казалось тогда не серьёзно,
Да, казалось совсем ерундой.
А теперь повзрывать бы все звёзды,
Лишь бы к тьме прикоснулся другой.
Всё мерещилось сексом, не больше,
Удовольствия жарким глотком,
Что хотелось растягивать дольше,
Пусть, встречаясь лишь только тайком.
Вот тогда заморозить бы время,
Сжечь бы на хуй тогда календарь!
В октябре бы остаться со всеми,
Не попасть в этот мнимый январь.
Мысли прерваны грохнувшей дверью,
Дальше всё будто в пьяном бреду:
Ловля очень опасного зверя,
Вспышка боли и вышибло дух.
Запах собственной плоти горелой
Свежий воздух развеял за миг,
Только спазм прокатился по телу,
С горла вырвался сдавленный крик.
Боль внутри пострашнее ожога,
Жжёт сильнее огня пустота.
Фонари осветили дорогу,
Но она стала нынче не та…
Хлопковый Король (лвл 2, по "Север и Юг")
Хлопковый Король
Он обычный хлопковый король.
Он снаружи твёрже, чем гранит.
Безупречно он играет роль,
Даже если всё внутри горит.
Все воспоминанья об отце,
Все невзгоды юности своей
Он припрятал где-то там, в конце,
Что б не вспомнить средь рабочих дней.
В шуме ада он почти живёт,
Всё стараясь не смотреть назад,
Ведь приносит тысячу забот
Белоснежный и пуховый ад.
Он жесток и вспыльчив, как вулкан
А в глазах его сверкает лёд.
Он же сам себя загнал в капкан:
Кто там не был, тот и не поймёт.
Он мудрее всех своих друзей,
Да и не друзья они ему,
А ещё, внутри себя добрей,
Может, и несчастен потому.
Ведь его жестокость неспроста,
Вынужден давно таким он стать:
Фабрику не выбросишь с моста,
Не предашь семью — сестру и мать.
Если бы позволил он себе,
Чуть ослабил хватку, чуть затих —
Крест бы начертил в своей судьбе,
И на судьбах всех людей своих.
Пыльный Милтон весь в него пророс:
Сложностью промышленных систем,
Чёрствостью — шипами, что без роз,
Холодом шершавых, серых стен.
Но в глубинах недр его души
Тоже есть особенный свой свет,
И его не может потушить
Даже прорва всевозможных бед.
Он в его улыбке, в блеске глаз,
Он его довольно редкий смех,
Он не ослепляет, как алмаз,
Но заметен тем, кто ближе всех.
Может, он забыл уже давно,
Что бывает сам совсем другим.
Трудно не сорваться вниз, на дно,
Пробираясь через едкий дым.
Тяжело ему себя найти
В вихре хлопка и сквозь шум машин,
Но способен не сойти с пути
Белой бури раб и властелин.
И придёт однажды этот день,
Сможет он прорваться через мглу,
Свет внутри него рассеет тень,
Та отступит, спрячется в углу.
И заметит это только та,
От кого в ушах как будто звон,
И ему однажды скажет «да».
Будет просто счастлив Торнтон Джон.
Мнимый январь
Всё, что вихрем безумным вертелось
В голове, не давая уснуть,
Доводя до озноба по телу,
Что само не пройдёт как-нибудь,
Всё слилось в языках жёлто-алых,
Тех, что ровно, беззвучно горят,
Как билет весь помято-усталый
В полыхающий огненный ад.
Цепи прочно поймали за руки,
Не собрался шутить сукин сын
Для которого страшные муки:
Билли Листер бывал… не один.
Он несёт полный бред про насилье,
Сам бледнея от гнева, как мел,
Стоит многих, наверно, усилий,
Осознать: Билли сам так хотел.
Не важны ни ответ, ни решенья,
В торс врезается болью глухой
Соучастия обозначенье,
Разбивая последний покой.
Вебстер бесится, машет горелкой,
Прав был полностью Джентли-старик:
Не играет урод этот мелко,
Не умел, не хотел, не привык.
Пеленой заволочет сознанье,
И в борьбе смысла, кажется, нет.
Что он хочет? Лжи? Слов покаянья?
Вебстер сам вряд ли знает ответ.
Стоит веки сомкнуть на мгновенье —
Мысли тут же проносятся вспять,
В мир, где дарит проблемам решенья
Лишь дорога: сестра, шлюха, мать.
Где Богиня во всём милосердна
К тем, кто в водах крещенье принял,
Кто старается яро, усердно
Будто ветер летать среди скал.
Где как музыка рокот мотора,
В том же ритме, что сердце в груди,
Словно крылья раскроются скоро,
Только действуй, не спи и не жди!
Где Защитники Дарема — стая,
Это даже прочнее семьи,
И не страшно носиться по краю,
Если рядом страхуют свои.
Где бедою казался тот случай
С поцелуем нелепым при всех,
И хотелось шепнуть: «Ну, не мучай,
Не заставь поднимать всё на смех».
Да, казалось тогда не серьёзно,
Да, казалось совсем ерундой.
А теперь повзрывать бы все звёзды,
Лишь бы к тьме прикоснулся другой.
Всё мерещилось сексом, не больше,
Удовольствия жарким глотком,
Что хотелось растягивать дольше,
Пусть, встречаясь лишь только тайком.
Вот тогда заморозить бы время,
Сжечь бы на хуй тогда календарь!
В октябре бы остаться со всеми,
Не попасть в этот мнимый январь.
Мысли прерваны грохнувшей дверью,
Дальше всё будто в пьяном бреду:
Ловля очень опасного зверя,
Вспышка боли и вышибло дух.
Запах собственной плоти горелой
Свежий воздух развеял за миг,
Только спазм прокатился по телу,
С горла вырвался сдавленный крик.
Боль внутри пострашнее ожога,
Жжёт сильнее огня пустота.
Фонари осветили дорогу,
Но она стала нынче не та…
Хлопковый Король (лвл 2, по "Север и Юг")
Хлопковый Король
Он обычный хлопковый король.
Он снаружи твёрже, чем гранит.
Безупречно он играет роль,
Даже если всё внутри горит.
Все воспоминанья об отце,
Все невзгоды юности своей
Он припрятал где-то там, в конце,
Что б не вспомнить средь рабочих дней.
В шуме ада он почти живёт,
Всё стараясь не смотреть назад,
Ведь приносит тысячу забот
Белоснежный и пуховый ад.
Он жесток и вспыльчив, как вулкан
А в глазах его сверкает лёд.
Он же сам себя загнал в капкан:
Кто там не был, тот и не поймёт.
Он мудрее всех своих друзей,
Да и не друзья они ему,
А ещё, внутри себя добрей,
Может, и несчастен потому.
Ведь его жестокость неспроста,
Вынужден давно таким он стать:
Фабрику не выбросишь с моста,
Не предашь семью — сестру и мать.
Если бы позволил он себе,
Чуть ослабил хватку, чуть затих —
Крест бы начертил в своей судьбе,
И на судьбах всех людей своих.
Пыльный Милтон весь в него пророс:
Сложностью промышленных систем,
Чёрствостью — шипами, что без роз,
Холодом шершавых, серых стен.
Но в глубинах недр его души
Тоже есть особенный свой свет,
И его не может потушить
Даже прорва всевозможных бед.
Он в его улыбке, в блеске глаз,
Он его довольно редкий смех,
Он не ослепляет, как алмаз,
Но заметен тем, кто ближе всех.
Может, он забыл уже давно,
Что бывает сам совсем другим.
Трудно не сорваться вниз, на дно,
Пробираясь через едкий дым.
Тяжело ему себя найти
В вихре хлопка и сквозь шум машин,
Но способен не сойти с пути
Белой бури раб и властелин.
И придёт однажды этот день,
Сможет он прорваться через мглу,
Свет внутри него рассеет тень,
Та отступит, спрячется в углу.
И заметит это только та,
От кого в ушах как будто звон,
И ему однажды скажет «да».
Будет просто счастлив Торнтон Джон.